Голова болит не говори мне о любви

Минская губерния.

1832 год с. Забелино.

Пролог

Майский вечер был тихим и безветренным. Ароматные грозди сирени, в изобилии распустившейся в саду небольшой усадьбы в Забелино, благоухали так, что кружилась голова. Катя очень любила эту пору в преддверии лета, когда природа, скинув с себя остатки зимнего сна, распускалась в пышном цветении навстречу жаркому лету. Раскачиваясь на широких качелях и бросив взгляд на отчий дом, девушка вздохнула. Здание давно требовало капитального ремонта. То там, то здесь штукатурка потрескалась и даже местами осыпалась; к концу лета все это обычно было скрыто за оплетающим стены дома плющом, но сейчас, в конце весны слишком явно бросалось в глаза на некогда белых стенах. Да и внутри дома давно уже нужно было обновить потертые ковры и мебель. Род Забелиных, когда-то бывший весьма зажиточным и многочисленным, давно утратил былое богатство, о чем Катерина не раз думала с острым сожалением. На то, чтобы вернуть старинной усадьбе былое великолепие, средства нужны были немалые, но доходов от небольшого имения едва хватало, чтобы вести весьма скромный образ жизни, приличествующий дворянскому сословию, да обеспечить более-менее приличное содержание ее старшему брату Петру, который, как и все мужчины в их роду, в прошлом году закончил кадетский корпус и ныне служил в Преображенском полку в чине поручика. Хорошо Петруше, — размышляла она. – Папенька из последних сил старается обеспечить ему безбедное житье в столице. Он-то не видит этой нищеты и убожества, вращается в высшем свете, в то время как она вынуждена прозябать в этой глуши под неусыпным надзором маменьки.

Отец считал, что он должен сделать все возможное, чтобы Пете не пришлось стыдиться своего положения среди друзей и товарищей, а весьма скромное жалование гвардейского офицера, разумеется, не могло удовлетворить все его запросы. Катенька знала, что это за запросы, но благовоспитанной барышне вслух об этом говорить не положено, однако со своей лучшей подругой Оленькой Волошиной они частенько шептались об этих весьма неприличных вещах. Нравы, царящие в среде молодых офицеров, кутежи и попойки, придавали гвардейцам некий особый шарм, чем немало будоражили впечатлительные натуры юных барышень, вызывая в них жгучее любопытство.

Волошины, не в пример Забелиным, были куда состоятельнее и могли позволить себе и сезон в столице, для того, чтобы Оленьку в свет вывести, и здесь в Олесино такие балы устраивать, которые на всю губернию славились. Получить приглашение туда удавалось далеко не всем желающим, но для Кати двери этого дома всегда были открыты. Несмотря на доброе отношение к Катерине родителей Оленьки и на многолетнюю дружбу их семейств, а может быть, и именно поэтому, нет-нет, да и испытывала Катя приступы острой зависти к своей подруге. Оленька-то в этом году в Петербург поедет, а ей с их нищетой только и остается, что местных губернских кавалеров покорять своей неземной красотой.

Она давно заметила, что маменька ее, Варвара Иннокентьевна, все чаще задумчиво смотрит в ее сторону, и для Кати не было секретом, что за мысли посещали голову ее матушки. Катенька знала, что красива, и подтверждением тому были бросаемые в ее сторону пылкие взгляды молодых людей из губернского дворянства, случись ей оказаться где-нибудь в людном месте. Невысокая, тоненькая, как тростиночка, она напоминала фарфорового ангела, которого батюшка подарил ей на ее прошлый день рождения. Ее волосы были настолько светлыми, что казались почти белыми, большие голубые глаза, молочно-белая кожа, тонкие черты лица дополняли этот облик неземного создания. «Мой ангел», — глядя на нее, частенько говорил отец. «Уж ты, моя красавица, непременно бы покорила столицу и сделала достойную партию», — вздыхала маменька, вспоминая годы своей юности, когда она сама блистала в светских гостиных Петербурга. Только вот не суждено надеждам маменьки сбыться, негде было взять средств на то, чтобы поехать в Петербург к началу сезона, дабы попытать ей счастья на ярмарке невест.

Сумерки окутали дом и сад, потянуло прохладой. Легко соскочив с качелей, девушка неспешным шагом направилась к дому. Войдя в свою спальню, Катя с тоской оглядела потертую обивку оттоманки, стоявшей в ногах ее кровати, обветшавший бархат портьер. Присев перед зеркалом, она вынула из волос шпильки и, взяв в руки щетку, несколько раз провела по волосам, отливающим серебром в колеблющемся свете свечи. Ей нравилось смотреть на себя в зеркало, она могла подолгу сидеть перед ним, любуясь своим отражением. Да только что толку в ее красоте, если никто, кроме уездных кавалеров, ее и оценить-то не сможет?! А ей на этих уездных кавалеров и смотреть-то тошно. И разве для того ее Господь такой красотой одарил, чтобы она стала женой одного из них, нарожала кучу ребятишек и раньше времени состарилась, ни на что растратив столь дивный дар?! А ведь так хотелось блистать в высшем свете, и разве не для этого она рождена!

Вот если бы батюшка отписал своей сестре, графине Гурьевой, да примирился с ней, тогда она смогла бы поехать к тетке в Петербург в нынешнем сезоне, — думала девушка. Но застарелая семейная вражда была столь сильна, что, несмотря на все ее мольбы, просьбы и даже истерики, папенька решительно отказывался написать графине. Со злостью бросив щетку на туалетный столик перед зеркалом, Катя смахнула слезы, повисшие на длинных темных ресницах. И почему жизнь так несправедлива к ней?! Какой там Петербург, если денег не было даже на то, чтобы приодеться хотя бы по уездным меркам! Даже это простое домашнее платье из голубого ситца в мелкий цветочек, что было на ней сейчас, и то стало ей коротко в этом году. Все это напомнило ей о том, что завтра они вместе с маменькой и сестрой собирались поехать в лавку, купить ленты и кружево, чтобы обновить хоть немного свой гардероб. В конце недели будет бал у Волошиных, для их тихой провинции это самое что ни на есть громкое событие. Вот ежели спороть старые кружева на розовом атласном платье, — думала она, — да пришить туда новые, платье будет совсем по-другому смотреться. Может, и не догадается никто, что оно не новое. Катя вздохнула — кого она пытается обмануть? Это ее единственное приличное платье, и сколько бы она ни перешивала на нем ленты и кружева, все девицы в округе узнают его с первого взгляда.

— Дашка! – в раздражении крикнула она.

Тотчас из-за двери показалась ее перепуганная горничная. Дарья не понаслышке знала, что характер у ее барышни далеко не сахар. А ежели таким тоном зовет, значит, и вовсе не в духе, вновь бранить ее будет из-за какого-нибудь пустяка.

— Чего изволите, Екатерина Владимировна? – спросила Даша, не ожидая ничего хорошего.

Катерина, оторвав взгляд от зеркала, посмотрела на свою горничную. Дарья была старше ее всего на год. Девка была по-своему красива — высокая, статная, темные, как смоль, косы достают почти до самой талии. Увидев выражение испуга в больших карих глазах, Катя смягчилась: не виновата же Дашка во всех ее бедах.

— Помоги мне ко сну приготовиться, — уже более миролюбиво сказала она. – И туфли мои вычисти, мы с маменькой завтра в лавку едем.

— Сделаю, барыня, непременно к утру сделаю, — зачастила Дарья, расстегивая пуговки на платье Катерины.

Отпустив горничную и задув свечу, Катя закрыла окно — все же ночи были еще довольно прохладными — и скользнула в постель под одеяло. Прикрыв глаза, она снова предалась мечтаниям. В своих девичьих грезах она была в Петербурге, блистала в столичных салонах, кружила головы и разбивала сердца – и незаметно заснула, принеся в сны обрывки этих видений.

Проснувшись поутру, Катя все вспоминала свой сон, пока Дарья причесывала ее, завершая утренний туалет. Ей приснилось, что она танцует вальс в объятиях молодого офицера. Лица его она не так и не увидела, только темно зеленый вицмундир и золотые эполеты, сверкающие в свете сотен свечей в роскошном бальном зале. Задумавшись, она даже не шелохнулась, когда Дарья слишком сильно потянула ее за волосы и застыла в испуге с гребнем в руке, ожидая, неминуемого наказания за неосторожность.

— Простите, барыня, — пролепетала испуганная девушка.

— Полно тебе, Дарья, — отмахнулась Катя. – Платье мне приготовь, то голубое, с белым кружевом, и шляпку голубую с белой лентой.

Спустившись в столовую, Катя тепло улыбнулась отцу, поцеловала в щеку маменьку и сестру, а затем заняла свое место за столом напротив матери, рядом с сестрой Татьяной.

— Что-то ты бледна нынче, душа моя, да и тени под глазами, — нахмурилась Варвара Иннокентьевна.

— Плохо спалось, маменька, — ответила Катерина, намазывая маслом сдобную булочку.

— Приглашение от Волошиных вчера принесли, — заметила мать.